Это была больше не Хладная Гавань. Келасти с удовлетворением зарыла грязные от подобной холодному пеплу почвы стопы в чистый белый снег. Говорят, кто не был жертвой ярких переживаний, не поймёт их природу и в других. Вампирша в кошмарах и внушении тоски, боли и ужаса понимала по такой логике как никто: владения госпожи часто показывали ей тени слуг ненавистного поработителя Молаг Бала, синее, испепеляющее при касании пламя его вотчины и цепи и стальные оскалы порталов, сквозь которые лезли в раздираемый войной Тамриэль орды даэдра. Даже абсолютно овладевшей спасительным знанием, что она спит, Келасти было тревожно ходить по той выжженной земле, даже если это была лишь иллюзия. Вдруг Король Насилия или его слуги учуют её страх и дотянутся лапами до неё, а Вермина лишь посмеётся над трепетной трусишкой и позволит её забрать?
Нет, это точно была не Хладная Гавань, но здесь было даже холоднее. Удивительно яркое ощущение заставило босую, облачённую в одну тунику по колено и вышитую серебром накидку сжаться в комок с непривычки. Тропа позади давно исчезла, а метель вокруг за собой проявляла играющие северными огнями небеса над бездонным тёмным морем.
"Так-так, - подумала эльфийка, - кажется, я наконец-то кого-то нашла".
Ощущение времени во сне сминалось в бесконечные секунды, но переживать их было тяжко в одиночестве. Келасти давно устала от своих кошмарных снов, даже от наполненных болью и смехом Молаг Бала, поэтому Топь баловала её просто ничем, пустотой в неприятном месте. А вот чужие страхи и желания увлекали вампиршу с веками всё больше. Она собирала их как шалашник, набивала голову причудливыми осколками и нитями, пусть даже время развевало их по ветру. Каждая маленькая, самая банальная история была одновременно похожа на прочие и уникальна.
"Где же ты, мой милый принц..." - промурлыкала в мыслях мотив глупой девичьей песенки она. Сноходящая собрала силу воли и сосредоточилась: необходимо было найти хозяина, вокруг которого ткалась ткань грёз, прежде чем он ускользнул вместе с видением. Это не составило труда: пара шагов по покрытому снегом камню, и в вратах меж заледеневших скал выглянуло судно с трепещущими в фонарях огнями. Келасти приобняла себя под лёгким шёлковым плащом, быстро раздумывая, а потом, сделав пару шагов назад немеющими от такого реального холода стопами, разбежалась и прыгнула.
Порхнули дымчато-голубого, цвета сумрачных небес складки, точно крылья, а падение, начавшееся как настоящее, замедлилось при приближении к мачте, точно падало не субтильное, но плотное тело, а перо или снежинка. Снежинкой Келасти и приземлилась на обледенелый канат. Невидимая благодаря чарам её застёгнутого на фибулу плаща, она смогла удобно устроиться и понаблюдать за палубой вблизи.
Люди, замотанные в тёплые одежды и краснолицые от холода, бегали под снегопадом, проводя судно в узком месте, чтобы пройти в закрытую со стороны моря ледниками гавань. Впереди вырисовывались тёмные на фоне снежных склонов очертания крепости... города... да кто его поймёт. Маяк есть - вон, свет путается в снегопаде, и так же плещет на ветру почти неразличимых цветов флаг. Надежда на удачное, такое близкое завершение плавания, возвращение в натопленный дом к готовому столу и ждущей семье, витала над каждым вместе с паром дыхания, и на миг Келасти понежилась в этом приятном тепле. Далеко не всегда кошмар заключался в бесконечном истязании, и далеко не всегда кошмар был нужен ей самой, и, покуда вампирша не чувствовала на загривке цепкую волю госпожи, она просто наблюдала, как протекает чужой сон сам по себе.
- Милорд, мы почти прибыли! Повелите дать сигнал?..

Незримая в своём лёгком волшебном плаще, Келасти как канатоходец или беззаботная птаха прошла по обледенелому тросу и спрыгнула на борт, что был шириной с две её стопы. Босые, грязные от материй собственных сновидений, тонкие как палочки ноги не оставляли следов, не таял под ними лёд, не прогибались верёвки. Гостья всё ещё не была замечена сновидцем, не  представилась ему, сама или подменяя одну из пешек в игре, а, значит, не имела в мире сна ни значительной власти, ни необходимости следовать его законам.
Спокойная уверенность таяла стремительно, как рассветный туман, и, хоть вампирше было любопытно, ей это не нравилось. Она охотилась за радостью или отчаяньем, такими, которые столь сильны, что сердце от них рвётся или плавится, которые выражаются в удушье и брызжут слёзами из глаз. Всего остального и "ой, ну я не зна-аю" ей и так в жизни доставало.
Фигуры прямо на глазах таяли, и даже рог протрубил в себя сам. Келасти упустила из виду выступающие очертания города, чтобы обойти единственное живое существо в происходящем, заглянуть в глаза и подумать, что же она видит.
Бретонец, породистый и суровый лицом. Человек и человек, военный. Келасти не очень разбиралась в красоте, у неё не было стандартов, зато она отличала другие вещи. Кусочки очень медленно и нерешительно падали на места и тасовались по тому воображаемому полотну, которое составляла себе свидетельница понижающейся температуры и нарастающего запаха смерти и безумия.
"Как странно…"
Чёрный флаг и вымерший город вызывали мурашки по коже уже у вампирши. Она ненавидела ходячих мертвецов, она боялась болезней, и присутствие того и другого вызывало брезгливость в самой глубине её сгладившего углы за тысячелетие жизни сердце. Больше болезней она не терпела только близость огня, а тут – на тебе. Пожар в планах. Не поверят, что граф. Келасти прикидывала масштаб болезненных переживаний и их силу, что они оставили за собой такие… такое…
"Это наверняка смесь пережитого с рефлексией, - подумала женщина, складывая под накидкой руки на груди. - Вермина, и что же мне делать с этим человеком, раз он сам себя радостно калечит?"
Слова разговора безумца с самим собой влетали в остренькие мёрзнущие уши под капюшоном из паучьего шёлка, а в голове сплетались выводы. Как стоило трактовать этот сон? Буквально или образно? Келасти и за сотни тысяч лет вряд ли сумела бы объять всё многообразие правил, по которым разумы играют игры со своими спящими хозяевами. Ясно, что этот человек совершил поступки, о которых жалел, а в итоге они того не стоили. Очевидно, он был бы рад поменять свою судьбу, но в итоге даже во сне, где фантазия способна уложить его на перины несбыточной мечты и покачать на облаке до рассвета, он послушно спешит на казнь. Понимает ли человек это? Наверное, нет, хотя кто прочтёт по этому лицу что. Лицо-камень.
Келасти осмотрелась, придя к выводу, что увидела достаточно, чтобы захотеть действовать. Город не выглядел знакомым, но это запросто объяснялось тем, что она никогда не забегала настолько далеко на север, да ещё к веющим ледяными ветрами с моря скалистым берегам, лелея свои с детства очень нежно реагирующие на плохую погоду кожу и кости. Сейчас эльфийка мёрзла от неприятности всей обстановки и решала, бежать ей из чьего-то личного плана Обливиона, этой выжженной пустыни посреди ледяного дна с истязающим себя, пусть немного сбитым с толку, сновидцем посередине и вернуться к пряткам от Молаг Бала, или же поискать что-то такое, что действительно заставит и хозяина, и гостью пошевелиться, а не плавать как мухи в мёде. Иногда, для того, чтобы свить из снящих что-то верёвки, надо было прекратить их мазохизм и сбить с толку тем, что всё бывает иначе. Купившиеся на фокус скептики были как речные моллюски, но и питомцы Вермины – старательные как выдры мелкие хищники.
Сразу с места, щедро загребая босыми ногами, но не обращая никакого внимания на холод и липкую красно-коричневую грязь, эльфийка сорвалась на бег. Бесплотное сизое облачко, оставляя за собой вихрь грязных брызг, минуло процессию и воспарило в прыжке. Ка миг балансируя на ещё не опустившемся полностью мосту, Келасти оглянулась на все эти мрачные серьёзные лица и весёлых мертвецов, невесело хихикнула, поминая не менее ненавистное синее пламя, поглядела на чёрный флаг и попрыгала дальше.
Она добежала до границы продуманного спящим мира и замедлилась, чтобы не упасть. За слабым светом сырых и тёмных галерей были не сокрытые в тени стены, а пустота – Келасти хаживала по снам, знала точно, как такое бывает. Она замерла там, где, кажется, и должны были быть двери в зал и выпростала руку из-под накидки.
"Зачем-зачем спешишь ты в тронный зал…" - мысли сами сцеплялись в напев, когда в голове у мастерицы начиналась одновременно интрижная кухня и вязание снов. Она знала, что лучший способ заманить жертву, выведать все её секреты и подёргать за все струны – начать играть на понятном ей мотиве, но всё-таки своё. Учитывая то, что Келасти пока не могла понять, где именно в городе, полном висельников с единственным рыцарем посередине неупокоенная явь, а где изощрённая выдумка, а также что было дальше и где, собственно, сиятельный господин сейчас – она решила бить нагло, в самое извечное, доводить до абсурда страдания страдальца, насмехаться, злить. Келасти могла лишь догадываться, есть ли у хозяина замка хозяйка или, хотя бы, женщина, которую он хотел видеть с собой в постели, за столом и в семейной гробнице, но, отстёгивая фибулу и выворачивая Саван наизнанку, уже примерно представила, какие эмоции хочет внушить, а детали пусть сам дорисует.
Напротив выбитых витражей загорелись два свежих факела в скобах и возникла старинная тяжёлая двустворчатая дверь. В щели в полу лился причудливый золотой с красноватым отливом свет. Там, за дверьми, истинно подходящая разорённому Норпоинту леди повелительно указывала нелепым, то мёртвым, то просто нечеловеческим слугам, куда повесить щиты падших собратьев, где прикрепить на какие чьи головы, какое оружие следует более драматично зазубрить, а каким цветам обстричь лепестки. Свечи и факелы в зале переливались неестественным колдовским огнём, музыканты дёргали истлевшие струны стёртыми до кости пальцами, а на единственном блюде, поставленном во главе стола, лежал румяный красный, будто бы облитый каким-то тёмным (бальзамическим?) соусом кусок мяса, подозрительно напоминающий какой-то орган.
- Мой лорд, - встречала своего славного рыцаря леди. - Милый!
Леди устремилась навстречу мужчине, почти бегом, раскрывая по пути для него руки. Она была красива – наверное, Келасти не имела зеркала, а эта маска была самая удобная для наблюдения реакции – но леди, несмотря на весь её шик, сильно не хватало манер. Одежды её были вычурны, а рукава и руки покрыты липкой коркой не то от соуса, не то от собственной крови.
- Милорд, я так безумно рада, что вы возвратились домой. Теперь всё идеально! Слуги послушны нам, народ доволен, и скоро мы сможем расширить наши владения и приумножить доход! Но ныне – прошу, прошу к столу!

Отредактировано Келасти (06-02-2016 02:15:45)

А вот и он, и вся его свита из трупов и стервятников, но привечает её как настоящую, и, кажется, она даже могла ощутить под заиндевевшей коркой снаружи человеческое тепло внутри. Она смахнула руками мокрые снежинки с его волос и прижалась, прислушиваясь к сердцу. А оно-то особо не мчит…
"Как мило, значит, всё-таки нет?"
Келасти, даже у себя, в холодной крипте, чуть закусила обескровленную губу и  улыбнулась. Ей встречались разные: вечные жертвы, нытики, латентные маньяки, неудовлетворённые подростки, раскаивающиеся во всём подряд чокнутые… может, и такие как её безымянный "милорд" встречались. Но редко, и, раз Келасти не помнила, давно.
"Акцент? Ах ты поганый бретонец!" – возмутилась в мыслях вампирша, с благодарнейшим видом принимая меха. Действительно, нет ничего отвратительнее и тяжелее, чем пытаться одурить бретонца с врождённой устойчивостью к ворожбе. Все узнавшие её секрет (ну, или почти все) адепты были бретонцами. Они даже не слепли полностью, пока для верности им посохом по темечку не зарядишь. Чтобы им в гробах икалось…
Впрочем, он всё же принял её, и стал сам менять декорации, которые только достроила гостья, по своему извращённому вкусу.
- Я прекрасно себя чувствую, милорд, – незаметно исправляя произношение своего расщеплённого на высокий присвист и необычно глубокий грудной голос, молвила иллюзионистка, – и мне безумно, безумно отрадно наблюдать ваши успехи!
Келасти увлеклась и ухватила одну из личинок в одном рывке, да так, что миледи будто и не нагибалась вовсе, и вообще ничего не делала, но фигура её подёрнулась зыбкой дымкой на миг. Что же до сноходицы, то личинку она просто взяла и откусила. Та оказалась безвкусной, облако дыма самой разведённой скуумы из курительницы было бы реальнее.
"Ага, здесь – точно бред", – удовлетворённо отметила для себя Келасти. Нет, она догадывалась и так, что разрушенные колонны – уже преувеличение значительно более далёкое от реальности, чем глумливые птицы, но ей было интересно, действительно ли человек пал настолько. Настолько, чтобы грызть червей и спасаться в норах. Что, нет? Что ж, она может показать ему что-то интересное. Но позже, позже.
- Милорд, мне с вами ничего не страшно! – лучась уверенностью и любовью каждой частичкой выдуманного лица, Келасти приобняла эту живую статую с медленно бьющимся сердцем снова, да покрепче, и даже добавила, загадочно, как её охранные заклинания. – Мы уже бессмертны, милорд, что нам чума?
Внезапно она оказались на башне, и даже эльфийка не смогла уловить перемены декораций. Бушующее пламя и крики затронули жуткие воспоминания где-то в фундаменте её шаткого, стёршегося за тысячелетие жизни, но всё ещё жизнелюбивого взгляда на мир, и она вжалась в безымянного лорда почти не переигрывая. Ей верилось: это – было точно.
"Неудивительно, что он так холоден, если всё это пережил".
Кто не выкинул бы своё сердце в сугроб, стань свидетелем гибели своего владения в чуме и огне?
Зловоние заставило занявшую место леди Келасти зажмуриться, а она уже спустились в зал. Снова чистый и праздничный, хоть и не без жути, как она задумывала его. На этот раз на потолке раскинулись паутины, достойные пауков-шелкопрядов или даже самой легендарной Селины, гигантской паучихи-оборотницы, о которой ходило множество удивительных легенд во времена юности Келасти. Она оценила размах и разнообразие фантазии бретонца и, с коротким игривым поцелуем в ершистую холодную щёку отпрянув от него, странно рассмеялась. Сказал за неё ворон из всё той же свиты отвратных теней, но "миледи" подстроилась быстро: она одним жестом отняла у него и подняла в воздух быстро меняющиеся на  чёрные с лавовым красным, будто сделанные из даэдрического клинка, приборы, и те порезали истекающее чёрным соком большое сердце сами. Аромат выдуманной крови пощекотал ноздри и нервы, шальные мысли, что бы сделать с таким любопытным экспонатом в своих ненаписанных каталогах странностей набегали одна за другой, а голод, несмотря на пребывающий в эйфории от буйства образов разум, мучил сильнее. Зря она с него слезла, такой-то сильный бретонец и сильно фигуристую даму на руках бы часами носил наяву. Келасти стало интересно, кого же он видел на её месте. Она видела только ухоженные, хоть и не без пузырящихся жил, руки и кончики прямых тёмных волос.
- Тихо, челядь! – приказала леди с зажигающимися по одному лишь желанию лиловым огнём свечами. – Ваш лорд и сам знает, что мы собрались пировать! Соблюдать субординацию неупокоенных, х-ха!
Келасти не была уверена, что она сама выдумывала реплики, а не маска использовала своё горло вовсю согласно меняющемуся сценарию, позволяя смотреть своими глазами. Сердце, любезно порезанное страшного вида – призывным, не меньше – ножом, обнажало в пустотах меж мышечных тканей кусочки не то битого стекла из витражей, не то огранённых и мелких самоцветов. Любопытнее всего было то, что, кажется, она и это суровому рыцарю могла бы скормить, и он бы не поперхнулся.
"Леди" ухватила прямо из воздуха бутылку мускатного ауридонского вина, наполнила тисовый кубок и присела прямо перед лордом на стол, как распутная девка. Меха сползли с её плеч, и сзади раздался восторженный присвист из разорванных глоток и надломившихся шей. Кинув короткий взгляд на толпу мертвецов за столом, перед пустыми местами, но с ножами, она заметила голое плечо. О, да и ниже плеч ничего не было. Это было незапланировано, но ещё забавнее.
"Может, он видит не ту, что хотел бы сам, а ту, которая сама его дразнит", – подумала Келасти. Она не стеснялась ни голой груди (которой к неё самой в лучшие времена не набиралось даже чтобы заполнить женскую ладошку), ни тонких складочек живота здоровой и сытой женщины, хотя от её взгляда не укрылось, что рука "леди" была лишена даже выцветших волосков, что говорило о возрасте, быть может, сильно побольше зрелых людских тридцати.
"Вопросы, загадки… надо бы его разговорить, но в органичной манере. Не сейчас, не сейчас".
- Не забудьте про важность аперитивов, милорд. Зомби-холопы что знать могут о нас, о вас и мне?
Она передала ему один кубок из разделившегося на два первого, а второй осторожно, хоть и улыбаясь, пригубила сама. Привкус меди и горечи заполнил рот, и Келасти захотелось немедля сплюнуть, как если бы Намира заставила её выпить хорошо надушенный и забальзамированный труп. Яд, яд! – твердил разум, и, кажется, по вкусу это действительно было так.
"Ты пил яд?" – задала мысленный вопрос едва ли подозревающему о её существованию гостю. Она даже не была уверена, кто кого пугал. Только вспомнив, что, слишком увлекшись сном, умереть можно на самом деле, просто забыв дорогу назад, послушная свидетельница сокровищ Вермина достала из робкого нерешительного сердца всю свою наглость, и решила потянуть одеяло ещё немного на себя.
- А ежели вам не понравится угощение из драгоценностей и собственного сердца, милорд, прилетайте на воронах в мой будуар. Только скиньте этих ворон к нашим похабным гостям, пусть хоть раз в мире послужат им пиром, а не наоборот, пока мы… обсудим наши славные дела.
И ведьма, нагая и бесстыдная, только что испившая яда и не вытошнившая своё нутро от него кровью, ухватилась за спущенную пауками из-под потолка петлю, влезая на неё аппетитным задом, как на качели, и унеслась под потолок.
"Больше безумия!"
Келасти облизывала губы.

Отредактировано Келасти (06-02-2016 21:50:50)

"Ленора, значит? – подумала вампирша. – Маленькая благородная бретоночка из хорошей семьи? А вот я почему-то уверена, что в твоей голове эта Ленора уже перемешалась с кем-то ещё, тем, кому вести себя столь развязно совершенно естественно".
Келасти сама была чужда таких скверных манер и вызывающего поведения, она как выросла, так и оставалась простой и довольно скромной девушкой. Все глупости и нехарактерные для себя поступки она делала "за компанию", увлекаясь настроением момента, к которому была очень чувствительна.
Но вот она с истинно ведьминским хохотом улетела на качелях из паутинки качаться на люстре, её немного попустил этот пьянящий флёр безумия, и Келасти, снова вывернув свою накидку на правильную сторону, перестала быть кем-то из сна, а стала собой, невидимой сноходицей, способной думать, не участвуя в беспределе.
"Кажется, я сильно нарушила ткань его сна, приведя в него женщину", – сделала вывод эльфийка. Она подметила, что доселе среди неименованных мертвецов появились характеры, будто сияющие в толпе, и она рвались первыми откушать от блюда лорда. Её всё ещё мутило от питья, хотя она, в отличие от спящего, точно знала, что ни вина, ни реакции напитка с тисом, порождающей яд, нет.
"Что они делают с тобой, человек, действительно".
Зала сменилась огненным кругом для поединка, Келасти сосредоточилась на этом "опять", зависая во тьме, которая поглотила свод, очерчивая край сжавшегося сна. Руки вампирши быстро доплетали себе паутину из немногих оставшихся на ней нитей, и прозрачная конструкция стала маленьким пёрышком, на котором, подлетая на тёплых потоках и кружа над землёй. Краски огня внизу были менее смазанными и более яркими, и даже обеспокоенная близостью своего самого верного убийцы, иллюзионистка безошибочно распознала, что это воспоминание, живое, и в нём они не может сгореть хотя бы потому, что там ей места нет.
"Но он-то может погибнуть и сгореть", – подумала Келасти. Упускать свой аттракцион странных сновидений прежде того, как он познакомит со всем-всем-всем у себя на уме и назовётся. Ей прямо интересно стало, знает ли она о таком лорде что.
И снова она доплетала по остовам увиденного города светлые островки. Паутина и собственные волосы, обмотанные пять раз на шее, как шарф, послужили колдунье основой, а невидимой петлёй она выхватила из озера пламени сновидца, пока он закрыл глаза, и перекинула на место надёжнее. Только следом, стоило обрисоваться на блестящем основании очень строго обставленной комнате, спустилась и она сама. Волосы, которые она видела из-под подола плаща-хамелеона, вплетались в сам пол, но из-за необъятной блины не мешали ходить. Всё ещё невидимая, Келасти нависла над плечом лорда и прочитала письмо. Заучка в ней сразу взбунтовалась против своей, особой логики сна.
- Что? Граф – и Его Высочество? Принц? – спросила она, и голос её оказался ещё ниже, а груди, так и не прикрытые у иллюзии, больше и тяжелее, чем у первой, леди Леноры. Это была точно другая женщина, и, какой бы ни было её имя, самоуверенность ей была к лицу.
- Что-то не так, милорд, у вас – хорошие притязания на престол всего Хай Рока! А какой герб, какой герб!
С хихиканьем "леди" умыкнула с блюда последний кусок сердца, и, поцеловав мужчину в пробежавший по краю чёрных волос сединой висок, мазнула пальцем по щиту. Краска казалась свежей и старой одновременно. Келасти это трактовала как рану свежую в душе, но подсохшую в памяти.
- Только скажи, милый, только скажи, – говорило её само по себе соткавшееся поверх плаща-невидимки лицо. Волосы, темнее, чем собственные, так же продолжали излишне густую тень. – Мы с тобой их всех захватим.
Губы некой наглой леди скользнули по уху графа Норпоинта и вонзились аккурат там, где у меров, в отличие от людей, раковины шли удлинёнными "листами". Потекла кровь, граф, как дворняга, не меньше, был в шаге от того, чтобы лишиться не такого важного, но весьма презентабельного куска тела, а "леди" смеялась, и кровь в её рту была похожа на вишнёвый сок.
- Я тебя из Бездны достала, Бездны, Бездн Обливиона, мой милый… – звенело в ушах Келасти сказанное её персонажем, но не ей.
"Всё чудесате и чудесатее!" – затаив дыхание и не приближаясь к границе иллюзии собственным невидимым телом, думала вампирша.
"А сладенький ведь, благородный…"

Отредактировано Келасти (11-02-2016 10:02:51)

"Уэстри, – запомнила Келасти, – не леди, но госпожа".
Возможно, она не ошиблась, что её личина несколько изменилась, а, может, это была оговорка по логике сна, как и ошибка в письме. Женщина выслушала историю графа – ещё один кусочек картины упал сам собой в нужное место – очень, очень внимательно. И задумалась колдунья тоже не ради паузы, а всерьёз.
- Не люблю солнце, – пожала она плечами. Прозвучала реплика как лукавство, и Келасти поняла, что власть над языком роли перешла к ней. Она решила отшутиться. – Портит благородную бледность лица.
На самом деле Келасти всегда любила мягкий солнечный свет. В купающемся в свете между сезонами штормов Скайвотче она часто читала на крыше или лестнице какого-нибудь здания, и лицо у неё, прежде чем загореть до равномерного оттенка, покрывалось смешными мелкими веснушками. Потом пребывание на свету стало сопряжено со множеством проблем, а удовольствия доставляло меньше, но даже так, имея доступ к редким сильным ингредиентам, могла изготовить себе достаточную для небольшой прогулки защиту.
- Не хочу впадать в софистику, но каждая ночь начинается закатом и кончается рассветом. Думается мне, вы ещё не одну ночь переживёте на своём веку, Ваше Сиятельство.
Признаться честно, Келасти не знала, что ей делать с бретонцем, у которого она уже почти повисла на шее. Чаще тропы владений её загадочной госпожи выводили её на непуганых или крепких, но раскалывающихся в процессе жертв. Случайно любопытные люди попадались вампирше редко. Или она не помнила. Она не могла быть уверена. И вот, как закормленный тигр в зверинце, теперь не могла понять: ей съесть козла, или всё же поиграться?
"Несмотря на горечь воспоминаний, граф-то впечатление человека на дне, конченного не производит. Устроился у этой госпожи Уэстри или как-то ещё, хм?"
Значит, играться, отвлекать от этой мании смотреть в уже пересечённые бездны, сбивать с толку, смущать, делать то, чего столь благовоспитанный человек избегал больше, чем боли и мук совести. К пьянящему успеху, наверное.
"Какой он романтичный, Ауриэль безвременный, ну и нежность! Ангел-хранитель в белых доспехах с кроваво-черным щитом и хмурым обликом! Прямо бери и развращай на месте, – Келасти не удержалась и хихикнула своим мыслям и очень аккуратным знакам внимания со стороны бретонца. Ей было неподдельно лестно и непривычно иметь дело с обходительными мужчинами. – А своей госпоже, значит, ты готов и ножки целовать за спасение от безделия и раздумий над неудачами, дай только повод? О-о-о, а это отличная идея!"
Вампирша притянула к себе отпрянувшего мужчину и игриво щипнула одними губами его по обветренной нижней губе, чувствуя у себя во рту клыки, а затем провела кончиком языка по верхней, уходя от ответа. Это было не очень хорошо: и клыки, и заигрывание от лица женщины, о которой знала ещё меньше, чем о графе Н, хотя, чтобы ошарашить и спутать странными смутными воспоминаниями рыцарю отношения с этой некоей госпожой Уэстри – в самый раз. Она, запретив лезть с поцелуями пальцем, положенным к губам, присела к нему на колени, шурша бесшовным шёлковым платьем пошлого (на вкус Келасти) цвета розовых орхидей, и поелозила, устраиваясь удобнее и прижимаясь вплотную. Мягкая, не шелушащаяся, спелая как яблочко щёчка бретонки потёрлась о его, пальцы правой руки с подпиленными ноготками помассировали корни жёстких волос на затылке.
- Герб у вас впечатляющий. И я думаю, милорд, – по-лисьи улыбаясь, произнесла чародейка, целуя мочку уха. Укуса чуть выше как не бывало, – что ещё никому наличие здоровых амбиций не вредило.
Она пробежала губами по краю щетины, поворачивая голову мужчины лицом к себе. На её эфемерной маске играл лишь лёгкий здоровый румянец, а сама робела не на шутку. Келасти по любым измерениям была девушкой скромной и не темпераментной, все её страсти, до и после вампиризма, простирались в сторону знаний, игр и созидательных занятий, поэтому без магии соблазнение ей было непривычно и не вполне понятно.
"Нужно помочь себе самой, а то сама себя замучаю прежде, чем его".
Опять же, во рту у неё, несмотря на нереальность сна, яростно резались клыки. Отбив от них кончиком языка его язык, "леди" несколько нервно под всей своей игривостью хихикнула и обратила своё внимание на кубок, отлипая немного от рыцаря.
- Что это у вас? Вино в тисовом кубке? Фу, какая гадость, милорд, как можно такое пить!
Она выплеснула, хохоча как даэдра-соблазнители, тёмную жидкость на огонь свечи, и тот неестественно полыхнул, поедая каждую каплю, и отпущенный над ним в полёт кубок, испепеляя вмиг. Следом голодной стихии было скормлено письмо.
- Потом напишете новое, когда придём в Хантингтон и станем лагерем рядом, – осторожно маневрируя между неизвестными ей фактами, прокомментировала женщина. Из ниоткуда в её руке возник прозрачный как хрусталь и стекающий холодными каплями к локтю кубок. Внутри медленно тающего в тёплой человеческой руке сосуда плескалось с целую бутылку игристого белого вина. А на вкус – Келасти отпила из любопытства, поскольку сама не знала, чего накрутила в чужом сне – оно слегка отдавало скуумой. Интересно, почему? Конечно, что-то в глубинах памяти шевелило пыльную небылицу о том, как каджиты с Гнезда Кенарти на свои бесконечные фестивали добавляли в бочки бродящего привозного вина лунный сахар или патоку, но почему это всплыло – было за гранью её понимания.
- Пейте, милорд, пейте и не думайте о прошлом, – настойчиво поднося ледяной кубок к сухим губам мужчины, сказала чародейка. Ледяные стенки уже шли сеткой трещин, грозя лопнуть на них двоих со всем своим сладким содержимым в любую секунду, если он не успеет. Пир мертвецов стремительно забывался, превращаясь в изысканное, полное волшебства и эротизма баловство.

Отредактировано Келасти (11-02-2016 23:27:24)

Будь дух и разум Келасти не так далеко от тела, она поворочалась бы, оплетая себя волосами, как шелкопряд. Проклятый бретонец даже во сне слабо поддавался её манипуляциям, а она вышла далеко за пределы своей зоны комфорта. Её всё тревожило, что он прощупает её, чужачку, под своей собственной фантазией, сорвёт плащ-невидимку и отшлёпает тощий бледный зад, отлёжанный в гробнице. С другой стороны, она находилась в своей стихии, где только и могла порадовать себя всеми радостями жизни, сопротивляясь сну, утягивающему её в пустую бесконечность. И почему бы не, особенно будучи полной жизни и, наверное, красивой.
"Или хотя бы очень-очень желанной этим человеком".
Слова о Боэтии одновременно отвлекли Келасти от нервного предвкушения и насторожили.
"Госпожа, что же делать, я совершенно не знаю, как действовать и что говорить", – трусливо воззвала в мыслях эльфийка. Она вспомнила о своём наставнике, который, как правильный данмер, поклонялся "хорошим" принцам даэдра. По установленным канонам Азуры, Боэтии и Мефалы, Телванни был любознателен, коварен, любил состязательство и разврат, поэтому, наверное, ему и нужна была абсолютно противоположно относящаяся к радостям жизни Келасти. Чтобы обслуживать ежедневные нужды и заодно заучку-альтмерку совращать.
Воспоминание помогло расслабиться, поддаться рукам на бёдрах без гнетущей тревоги, хотя ей очень, очень тяжело было доверять после всех лет одиночества и скрытности. Колдунья со смешком отпустила напиток с кубком в полёт, и они превратились в мелкий снег, который вскоре занял всё вокруг, а сама развернулась лицом к мужчине, перекинув фигуристую ногу, быстро и ловко, как никогда не умела. Она прижалась к нему вплотную, и казавшаяся раньше бесконечной и будто состоящей из тягучей смолы, а не шёлка, юбка задралась до самого живота, оставляя нежную кожу на внутренней стороне бедра наедине с топорщащимся мужским достоинством. Келасти неистово хотелось хихикать, как увлечённой своими фантазиями девочке, но она удерживалась, а всю прыть вкладывала в то, чтобы заставить губы мужчины опухнуть от бесконечного и страстного поцелуя, а путающиеся в слоях одежды руки – добраться до кожи. Она могла бы призвать свои, несомненно, длинные и крепкие когти, чтобы растерзать и ремень, и дублет, и штаны, но отвлеклась глазами от усталых морщинок в уголках глаз и пор на коже в сторону. Кавалерия скачет, а они точно в большой капле зависли среди всего. Келасти подавила тревогу в себе мыслью, что для поклоняющейся Боэтии госпожи Уэстри, чьё место занимала, наверное, и близость, и пыл атаки – одинаковой степени удовольствие.
"Колесо вожделенья покатилось, по спицы в крови…" – припомнила Келасти какое-то казавшееся ей нелепым и удивительным стихотворение. Стоило ей подумать, что оно прекрасно, низ живота у свело от предвкушения. Только добравшись короткими женственными пальчиками до члена, "Уэстри", крепко сжав кисть, высвободила его из штанов и направила в себя.
"Не прошло и часа, а я совокупляюсь с незнакомцем во сне", – отстранённо подумала эльфийка. Она не знала ничего насчёт времени, как не знала, в какое время живёт её воображаемый любовник, её занимало другое. Например, что от близости не было больно, и что-то в голове пульсировало, посылая блаженные волны тепла по телу и сверху вниз, так ей нравилось чувствовать себя наполненной в этот момент. Прозрачный край их убежища стал вытягиваться вверх, обращаясь снаружи в целую алмазную гору, и на неё уже падали дождь стрел, глухо позвякивая разбивающимися наконечниками, и отбрасывало тела людей и животных от близкой линии боя, где схлестнулись две кавалерии. Алмаз, бело-голубой сначала в своих прозрачных гранях, стал напитываться красным, и в обтекающей его густой кровавой патоке терялся свет. Кровь доползла до вплетённых в саму основу удушливо приятного видения кос чародейки, окрашивая их в такой же яростно-красный оттенок. Келасти тоже уже прекратила замечать и пытаться контролировать сон бретонца, а каждое движение и прикосновение встречала с довольным "м-м". Она вдыхала воздух, который просила грудь, захватывая больше горячее дыхание любовника, чем странное, холодящее и разогревающее одновременно изнутри наполнение их жидкого кристального окружения. Ей очень нравилось чувствовать себя живой, немало добавлял к её энтузиазму спавший издавна мёртвым сном, как и сама она, инстинкт. Забрать его семя в себя, зачать от него, создать новую жизнь на свете. Но вампирша также знала, где-то в глубинах бессознательного, что ей для этого придётся очень хорошо насытиться.
Укоротившиеся было клыки сами собой вонзились в размякшую от поцелуев нижнюю губу. Келасти пробежалась и более короткими клычками по щетине на подбородке, прежде чем слизать укус и податься, защищая от своего голода спящего, назад. Всё время она восседала на нём, как госпожа, уверенная в себе и своей власти – и к чему это привело? Уповая на то, что мужчина не заметил, она потянула его, ложась на бесконечно долгие чёрно-красные волны волос вниз, предлагая ему себя иначе, но при этом жадно облизывая капли с губ и подбородка.
"Сюда, сюда", – манил до черноты помутневший взгляд, да так, что уже белки казались такой же естественной частью той чёрной пропасти. "Ко мне, ближе", – вторили непривычно полные бёдра. Если бы Келасти смотрела на своё тело, она бы подумала, что ей стоило быть не столь консервативной и привязанной к своей тощей угловатой девичьей фигуре при защитных иллюзиях и изменяющей ворожбе, но она смотрела в лицо, прямо в глаза человека.